ИЗ СБОРНИКА "РЫЖИЕ МОНЕТЫ" (GOLDFINCH PRESS, Лондон, 1978) РЫЖИЕ МОНЕТЫ Ты сошла, с пути свернула, Встала у окна, За твоей спиной скользнула Листьев желтизна. Это рыжие монеты, Брошенные мной, Как залог возврата, в Лету, Сохранило дно. Здесь судьба соткала сxожий С памятью узор, Окружила ветви дрожью, Сделала упор На поxодку коридора, На случайный взгляд, На окно и сад, которым Правит листопад. И беспомощно застыла, И сопряжена Вся твоя улыбка стала С прямотой окна. И когда я вспомнил Делос, Полный до краев Крепким ветром, почернело Все лицо твое... Это тяжкиx листьев право Опускало глаз. Осень в боль свое и правду Обращала нас. (Лондон, 1975) В ШОТЛАНДИИ "This blasted heath..." Я словно жду чего-то. Чего-то жду. Над пустошью - закат. Тяжелый свет сползает с небосвода, И разрывает ветер облака. Но вот на небо, как сапог, ложится Большая тень. Через бойницы век Я вдаль смотрю и вижу: на границе Земли и хриплой стаи - человек. Идет сюда. Он весь испачкан красным. Он пробивает путь тараном плеч. Его лицо застыло, словно маска, В каком-то жадном удивленье. Меч Оттягивает ножны. Рукоятью Нелегкая поддержана рука. Над головой, как перед боем рати Военачальник, ветер облака Тасует, перестраивает, движет. Земля все ближе дышит и дрожит, И птицы сумасшедшие все ближе... Он вытирает лоб и говорит, Что дня такого он еще не видел. А ветер рвется на Форрес. В прорехах Огромных туч багровый гаснет свет. - Макбет, - шепчу я, и в ответ мне эхо Над пустошью кричит: - Макбет! Макбет! This blasted heath... (англ.) - Эта пронизанная ветром пустошь... (Шекспир, "Макбет", акт I, сц. 1) - прим. автора. 31 ДЕКАБРЯ 1977 г Крису Ньюману И в новогодней непогоде, Когда моя гортань суха И жизнь проходит, жизнь проходит, Не становясь стопой стиха, - Корабль к соленым скалам гонит, С отцом бесчеловечна дочь, И вновь переступают кони, Косясь и вслушиваясь в ночь. *   *   * Где так похожи голоса На листьев легкое паденье, Там, выпукло закрыв глаза, Шопен играет светотенью. Там тяготение не плен, А право звука на опору, Там рассыпается Шопен, Как белого налива поры. Дробится, словно гребня блеск, Бездумное волненье мысли. Но если жизнь - спонтанный всплеск Души на глади клавиш, если Жизнь - agitato, presto con fuoco, вскинутое скерцо, Сымпровизирует ли он Судьбу арпеджиями сердца? И ты часами там стоишь, Вцепившись, как ребенок, в прутья, И лишь губами шевелишь, Притиснувшись к ограде грудью. Удастся ли?.. Вокруг тебя Вдруг задрожат и вскрикнут кроны, И ты услышишь, как судьба Легко проходит через рондо. Но будет не судьбе поздней Дана решающая мера. О смерти речь - всего важней Тональная основа смерти. Ты скажешь: зал пустой она, Она - закрытое со стуком Фортепиано, тишина, Недвижность пальцев, гибель звука... Но там, где тень рождает свет, Шопен от края и до края, Как будто бы тебе в ответ, Свой Похоронный марш играет. Он знает, что в движенье тем Конечного аккорда нету, А смерть изменит только темп: Allegro станет sempre lento. Лондон, 1976 (Русская мысль 31.3.77) ИЗ СБОРНИКА "НЕБОМ И ЗЕМЛЕЮ" (AMBER PRESS, Лондон, 1984) *   *   * Как хрустят в ушах февральские листья и снег И собака шуршащие листья и снег разгребает. Она сильно тянет меня по запахам, которых я не чувствую. Она знает мой неизвестный мне запах. Я, вернувшись в самый Лондон, Глотаю таблетки, подшиваю письма, продаю свою книгу и вывожу чужую собаку. Гулять. Раз в неделю, по средам, Со мной кто-то беседует, Все время записывая - Я, как тактично говорят знакомые, Вижусь с кем-то. 15 февраля 1979 Написано на английском; приведено здесь в авторском переводе. Публиковалось в оригинале в следующих изданиях: Yearbook of American Poetry (Ежегодник американской поэзии), Калифорния 1985; Antigonish Review (Канада); Pacific Quarterly Moana (Новая Зеландия). ... Торопись! - я кричу тебе вслед. Здесь вот-вот разразится гроза. Торопись, чтоб не начало вновь заволакивать влагой глаза. Сбереги их от ливней судьбы, я-то вышел сухим из воды. На бульварах Москвы дождь слюдой застилает следы... ...Заметает следы, замывает следы, прячет в воду следы. 1971 Париж ИСТОРИК ДУБНОВ И КАТАСТРОФА "Nicht einen Band, mein Kind, ein Kapitel." И я, выходя из кабины с табличкою "Herren", поднимаясь на нос парохода, наблюдая за редкими чайками на холодном ветру (впереди - паруса треугольных мостов, пароход наш идет к Лорелее), я на снимки смотрю, где они так похожи, профессор и столяр, мой двоюродный дед и мой дед. "Профессор Дубнов", обратилась к нему эта девочка, соседа по дому сестренка, в тридцать третьем году, в стольном граде Берлине, воскресным прогулочным утром. Я, ходивший по лесу под Ригой, где его застрелил ученик, сквозь немецкие окна смотрю на немецких детей, что играют с немецкой овчаркой в немецком дворе. Это было на улице города, на одной из его штрассе - Рулерштрассе название улицы было - в сотне метров каких-то от Груневальда, и Дубновых чета возвращалась с прогулки. И я думаю, слушая звон колоколен Берлина, как он мог ошибиться, великий историк, детально века воссоздавший. Так спросила его эта девочка (что с нею стало?), когда, возвращаясь с прогулки, летним утром в Берлине соседи столкнулись в подъезде: "Профессор Дубнов, вы наверно напишите, из-за того, что сейчас происходит в Германии с нами, новый том, neun Band, многотомной истории вашей." И ответил он, руку подняв: "Нет, дитя, это будет не том, а одна лишь глава" - и хотел бы я думать, что так он сказал потому, что увидел, как огненный столп передвинулся к берегу моря. Но убежищем Ригу избрал он, что было ошибкой. И чему нас история учит, мне трудно понять. Я растерян в Германии; рядом, в элегантном кафе, что, сомнения нет, и тогда было точно таким же, сидят седовласые немцы; вернувшись, я трубку снимаю - и его гейдельбергский студент, застреливший его, потому что он их гуманизму учил - и звоня не куда-то, а в Гейдельберг, я с прекрасной немецкою девушкой, с юною фройлайн Кристианой, (dein goldenes Haar Margarete) говорю - в ее голосе трепет любви - в этом веке конца гуманизма, и будет ли он лишь главой, или томом, и прав ли был старый еврейский историк, не за расу расстрелянный в рижских лесах. Май-июнь, 1982 Dein goldenes Haar Margarete (нем.) - твои золотые волосы, Маргарете (Гретхен) - ссылка на Гете в стихотворении "Todesfuge" (Фуга смерти) Целана (прим. автора). ... Я знаю цену вечных цен, Как производится обмен Души на звук, зрачка на бровь, Горячих слов на плоть и кровь. Какая красная цена Своим и общим именам, Мученью города во сне, Болезненой голубизне? В базарный вдохновенный день За сколько продается тень И свет, и правота руки, На что меняются шаги? За сколько продается песнь, Почем высокая болезнь, Чем, не торгуясь, уплатить, За что продать, за что купить? Ценою неизменных цен Я заплатил за сцену сцен, И если снова покупать, Я все за все отдам опять. Март 1979 Лондон (Время и мы 67) ТАК БОЛЬЮ ПОЛНЯТСЯ ГЛАЗА Стивену Спендеру Так болью полнятся глаза, Когда в низинах и горах Ждет воскрешения гроза И моря подступает страх. Как ветер города, как мыс, Как рок дороги, как Дер Штром, Торопится навстречу мысль И говорит в отрогах гром. Март 1979 Лондон "Der Strom" (нем.) - "Поток" - песня Шуберта ГУБЫ Какая структура у губ, Которые звук берегут, Которые криком кричат, Которые ждут и молчат? Вчера я слова создавал И губы легко целовал, И слабость влюбленная их Осталась теперь на моих Рабочих губах и, казня, Все мучит и мучит меня. Март 1979 Лондон ... Флейта летит в эдинбургский туман, Легкая флейта в шотландском тумане: Как она мучит и сводит с ума, Как высотою над городом манит. Высокая флейта над городом. С моря надвигаются пятна тумана. Завтра начинаются свет и тени на море, свежесть и глубина, и тугой ветер в парусах, и голос, тонущий там, где расходятся волны. У меня воля не своя в синем море. Ветер дует, непохожий на ветер холмов, ветер звучит в раковине раскрытого рта, молчаливые чайки раскрывают крылья над гибкими пальцами воды, ритмично работают крыльями над светом от гребня волны, золотыми россыпями солнца. Обод вина в чаше походил на морской горизонт, и его назвали винноликим, но его легкоречивые воды сини, где Пирита, Кесария, Басс Рок, синее море в солнечный день, всюду есть выход к морю, лишь изгнание из языка не кончается. Июнь 1979 Эдинбург (Время и мы 67) НА ПОБЕРЕЖЬЕ В КРЭМОНДЕ Дорога Дорога проходит по мокрой земле, поднятая насыпью, над засыпанным рвом, там, где стелются вереск и травы, мимо диких камней в незнакомых полях, под затяжным дождем, сквозь порывистый ветер, в час покоя семян, темной ночью, когда счет идет месяцам и годам. Прибой Прибой начинается в три, а в шесть все уже покрыто водой и путь к берегу отрезан. И он встал и пошел, зная правильность цели, туда, где собираются птицы, за ветром, по разметанным волнам, перехлестывающим через камни. Возвращаясь к воде С болью, изогнувшей язык, там, где свет зависит от ветра, возвращаясь к воде, наблюдая за светом и слушая ветер, с мукой речи. Июнь 1979 Крэмонд-Эдинбург (Стихотворение было написано на английском; оно впервые появилось, частично и целиком, в журналах Country Life, Quarto, Cumberland Poetry Review, Cencrastus, Partisan Review, Mattoid, и приведено здесь в авторском переводе.) ПОСВЯЩЕНИЕ ДЖОНУ МИЛЬТОНУ С обоих берегов могучий ветер мчит Их перекрестно в запредельный воздух. Вся пустота земли стремглав летит Туда, где страшный ожидает роздых. Вся жалкая незанятость земли, Весь вздор банальный мчит, зашвырнут в мили Межзвездные, сквозь миллионы миль, Что пустоту вселенной поглотили. Раскиданы, разбросаны, они Несутся по маршрутам дальних странствий, Разметаны, мертвы, сопряжены С нечеловечным холодом пространства. ПОСВЯЩЕНИЕ ЭНДРЮ МАРВЕЛЛУ Несется колесница лет, и срок Приходит телу, и уже песок Огромной вечности пред нами - и Поэтому так сладко соловьи Поют в садах любви. Блажен же тот, Кто время понимает и ведет На жизнь и смерть и на бессмертье счет - Кто листьев наблюдает перелет. ПАМЯТИ Т.С.ЭЛИОТА Не понимает мокрый лист Песчаной дюны сна и смеха, Не отвечает птичий свист Пустотному пещеры эху. Не ощущают города Неровной медленности поля, Не помнит невода вода, Звезда не ведает неволи. И здесь, где слышится, Господь, Мольба и боль, простым решеньем Ты помещаешь в землю плоть, Ее готовя к воскрешенью. 31 ДЕКАБРЯ 1980 Г Смерть придет, блеснув лозою Над широкою рекою, Смерть придет, мелькнув слезою, Щедрая своим покоем. В час веселья, в день весений, В новоселье, в воскресенье, Как за речкой чье-то пенье, Как мгновенное забвенье. Отразившись именами, Смерть придет в зеркальной раме За увиденными снами, Снежными ночами-днями. Словно слово на конверте, Словно затверденье тверди, Завершенье круговерти, На концерте, на мольберте. Как челнок и рок до срока, Над витком и над потоком, От ростка и от истока, Конским скоком, майским соком. Был иль не был,это небо, Рожь, любовь, рожденье хлеба, Лоб, лобок, и снова слепо Кто-то лепит жизни слепок. CАЛОМЕЯ Не Саломея, нет, соломинка скорей. О.Мандельштам, 1916 И от красавиц тогдашних - от тех европеянок нежных - Сколько я принял смущенья, надсады и горя! О.Мандельштам, 1931 I. Между Анной и мной Разница была всего в шесть месяцев. Никого уже нет. И я не хочу умирать. Мои современники. Разве мы могли представить их как теперешних Ахматову, Мандельштама, Цветаеву? Он был всегда страшно голоден. Если на стол поставить вот такую же банку с печеньем, Он сразу бы все съел. И некрасив был ужасно. Прямо-таки уродлив. Особенно когда раскрывал рот. Не зубы, а забор какой-то. Однажды на пляже Мы, шутя, спрашивали друг друга, Как далеко кто с кем бы зашел: С ним бы я флиртовала, С ним бы я целовалась, С ним бы я спала. Дошел черед до него. Встал Мочульский: Немедлено прекратить! Это уже скотоложство! Так их и называли: саломеевы мальчики. И Марина была некрасива И асексуальна. Но очень любила красоту в других. И мужчинах, и женщинах. Было в ней даже что-то гомосексуальное. (Именно гомосексуальное, а не лесбиянское). Я получила от нее письмо, Где она рассказывала, Как я ей приснилась. Но не в отношениях с Ахматовой. Там этого не было. Вчера я перечитывала прозу Марины И дрожала. Я одна осталась, Как памятник. II. Ее удлиненная узкая фигура сохранила свою статность. "Я бы хотела что-то Вам подарить на память, но надо бы выбрать что-нибудь, а я стала страшно бездеятельная, и это совсем на меня непохоже". Аристократическая, холеная рука с красивой кистью; изящные ноги. "Изменилась, уж очень я состарилась. Но я выберу, найду. Я должна все пересмотреть. Ваши стихи мне очень нравятся, но вы такой романтик, такой романтик. Все убраны, все умерли, я живу на кладбище". Смеется. У нее теплый легкий взгляд, прекрасный вкус, старость не сделала ее старухой. "Я чувствую себя совсем порядочно и советую всем следовать моему примеру". III. Я не больна, старею, очень старая, девяносто два года. Многие тогда считали, что он в меня влюблен. Но я не склонна была приписывать влюбленности Людям, которые вокруг меня вертелись. Я была одна из тех европеянок нежных. Он приходил почти каждый день. Всегда много говорил и смеялся. Очень был веселый. В мае семнадцатого года мы все разъехались. Я даже взяла обратный билет на осень. И вот теперь я здесь. Так что ничего из этого не вышло. Цветаеву я лучше знала, чем Ахматову, Потому что она жила в Париже. Мы очень много виделись. Ахматову я знала только в Петербурге, А с Цветаевой совсем близкие отношения были. Ахматова была скорее красивой. Первого я знала Гумилева. Не знаю, как он появился у меня, Почему, кто прислал и так далее. Он был в форме, потому что он был военный, В это время же война была. В форме, я его так хорошо вижу в своей гостиной, Гумилева в форме, который ходит, и мы с ним беседуем. Но каким образом он попал ко мне, Этого я не помню. С моей точки зрения интересным мужчиной он не был, И дело даже не в том, что он немножко косил. Стихи его мне тогда нравились. Анна была скорее сдержаной. Великой она сделалась потом, А тогда просто слушали стихи. Это был быт. А Цветаева же жила в Париже, мы часто виделись. Но и вместе с тем она писала. Она легко писала и много. Я думаю, что она утром вставала И начинала писать письма Всем, кого она увидит в тот же день. Она была совсем-совсем умная. У нее была вообще тяжелая жизнь, Неудачная, во всем неудачная и трудная. Она часто у меня бывала, и мы вдвоем сидели. Такая интимность была. Но никаких личных признаний не было. Я вообще не склонна к этому, И она была не склонна. Я не думаю, что она и Мандельштам Были влюблены друг в друга. А в том, что они не были любовниками, Я абсолютно убеждена. У поэта все есть творчество. Ахматова никогда писем не писала. Она диктовала дочке Пунина, говоря, чтó писать. Не хотела оставлять никаких личных следов. О расстреле его я услышала, когда уже была в Париже. Он был интересный человек, Гумилев. Мое знакомство со всем кругом поэтов этих, Все началось с Гумилева. И вот я так хорошо его вижу У себя в Петербурге, Как он ходит по моей гостиной, В форме, потому что это было во время войны. Но каким образом и почему он появился у меня, Я не помню, Кто его прислал. Это был быт, быт превращается в историю потом. Я жила в Петербурге, у меня была отличная квартира, Устроенная, был всегда чай, было, куда приходить. Мне было тридцать лет, когда я уехала из России, Из Крыма. С Цветаевой я познакомилась в Париже. Святополк-Мирский, он ее себе открыл, очень рано. Причем он даже увлекался ею. Возможно, что между ними был и некоторый роман. Он был со мной в очень хороших отношениях, И это он мне привел Цветаеву. Это я хорошо помню. Когда она решила вернуться, я была уже в Лондоне. Я поехала в Париж и узнала, Что она собирается ехать в Россию. Я вижу наше последнее свидание, где, как мы сидим, Это было, Господи, как эта авеню называется, Бульвар, прямо напротив Chambre des Députés, В самом начале, Я вижу, как мы сидим втроем, я, она и Мур, Он сидел молчал, мальчик, ему очень прескучно было, А мы с ней прощались. Это было перед самым их отъездом в Россию. Мы сидели на улице перед каким-то маленьким кафе, Был не то один столик, не то два, И мы одни сидели. Она хотела вернуться, И я ее не отговаривала. Мы с ней снеслись, и вот назначили так свидание, И прощались навеки. А Ахматова здесь сидела, когда была в Лондоне, Завтракала у меня. Она в тот же день мне позвонила, Я даже помню, что это был вторник. Она приехала и первым делом позвонила мне. И мы тут же сговорились, и я сказала: Приезжайте, будем завтракать вместе. Я ей сказала: приезжайте как можно скорее, И будем завтракать вместе. Она сказала: с удовольствием, и я послала Свою приятельницу, которая живет со мной, за ней, Потому что она первый раз в Лондоне, ничего не знает. Это был ее первый раз в Лондоне и последний. И моя приятельница поехала за ней И привезла ее. А я в это время готовила завтрак, чтобы было, что есть. Она приехала, мы пили водку, она очень любила водку. Я не удивилась, когда ее увидела, Хотя мы не виделись сорок лет. Все это когда произнесешь и сообразишь, Кажется страшным, а на самом деле Нам было очень просто. А все началось с Гумилева, А как Гумилев в первый раз ко мне попал, Вот это я не помню. Это было во время войны, и он был в форме. Я вижу, как он ходит по моей гостиной И мы с ним разговариваем. И за ним уже пошли и Мандельштам, и Анна. Она у меня была один день, а потом уехала в Кембридж. Она была и умная, и остроумная. Мы много смеялись. Голосов я уже не помню, Но стихи он читал хорошо. И пел их. И Гумилев пел, и Ахматова пела, тогда все пели. А вот Цветаева не пела. Я не помню, когда я узнала о ее смерти, Но должно быть скоро. И от кого, не помню. Если порыться, то можно добраться, И вспомнить, и тогда... Но это нужно порыться... И в общем не так важно... Я старею, очень старая, девяносто два года. Понимаю, что нужно умирать, но все равно не хочу. Февраль 1979 - февраль 1981 Лондон [В основу произведения легли беседы автора с княжной Саломеей Николаевной Андронниковой-Гальперн (1888-1982) - прим. автора] А ЛЕТОМ А летом мягкая трава в саду, где стояла скамья и внизу городские огни было видно, где однажды у самой ограды в губы я целовал девушку с именем вереска, и свет, падавший на белый стол на веранде, в самом сердце огромного города, цветы, что всегда оставались открыты, и ваш дом, фотография мужа на низком серванте, ваши дочери, внуки, игравшие в теннис в саду на газоне. А теперь дом и сад уже проданы. Это лето ушло. Здесь деревья охвачены ветром, что качает высокие травы и бросает густые беспокойные тени. Крылья цветов опадают, и на длинных и узких листах тяжелеет вода. Приближается гибель ветвей. Лондон, 1980 Авторский перевод с английского (В оригинале стихотворение публиковалось в журналах Cyphers, Arc) ... Время еще одному ноябрю. Вдоль полотна - годовщины и страны. В парке, забывшись, я долго смотрю На равнодушные струи фонтана. Что-то внутри так похоже на боль. Здесь, где без ветра дыхание стынет, Я продолжаю играть свою роль В жизни, что вновь об отце и о сыне. Как он расспрашивал путь, как искал, Как уводил над бойницами башен, Как он в дороге ему отвечал, Как умолял пронести эту чашу. Ветер на взморье, и нет ни души. Помнишь мочалку, монету и пояс? Как ты "отец!" закричал, расскажи, "Папа!" в тот миг, когда тронулся поезд. Годы идут на виду у лица. Боль постоянная, будто от раны. В свой день рождения, сын без отца, В парке я долго стою у фонтана. Лондон, 1980 (Континент 30) ЧАСТЬ ЗЕМЛИ: СОНЕТЫ К АЙЛИН "Eileen aroon..." "Айлин, любимая..." (Из старой ирландской песни) ... Вот то, что не существовало, вот Небывшему приxодит свой черед: Из xаоса и тьмы, из пустоты Живые появляются черты. Смотри, скорей смотри, как из куска Безликой глины чудо лепестка Рождается, как вновь поэту Бог Кивает - и уже единорог В пространстве незаполненном живет И корма просит, и растет в ладу Со зрением и слуxом стиx - и вот Цветет пустыня щедростию вод, Дыxаньем вазу лепит стеклодув, Приносит дева свой урочный плод. ... Расстилая утренние росы В темно-синей соловьиной мгле, Снегопады, штормы или грозы Рассылая морю и земле, Жизнь легко идет, легко обxодит Все пределы вечные свои, Пальцем отражения обводит, Задержавшись, иногда стоит В детском изголовье, в изголовье Жизнь порой стоит у старика, И опять легко идет и ловит Над рекой рукою облака. Утром рано средь медвяныx рос Желто-белый асфодель пророс. ... Видишь, я стою на перекрестке, И в моей ладони часть земли - Праxа незначительная горстка, Что ростки корнями оплели. Поклонившись на четыре ветра, Я над следом лет не ворожу, А смиренно знака и совета У простора вечного прошу. Ты ответь, пространство, подскажи мне, Здесь, где сердце сотрясает грудь, На распутье этой смертной жизни Как я угадаю правый путь? Я сюда пришел неналегке: Часть живой земли в моей руке. ... Я плыл на корабле глупцов - такой Мне снился сон... Царила мгла По борту корабля и за кормой, Но впереди какая-то была Лучистая туманность, что росла По мере приближенья к ней: тот свет Все ярче становился, и тела Глупцов меня толкали. Силуэт Уже виднелся гавани. Чела Не пряча, я на палубе стоял, И каждый пассажир кричал: "Хвала Судьбе!" и чемоданы собирал, И каждый был собою втайне горд; Никто не знал, как назывался порт. ... Я прочитал, как на краю морей Мать в островной одной стране ждала Сынов своей, отважныx рыбарей, Когда с небес на дом спускалась мгла, А утром на плечаx качался гроб, Как лодка на волнаx; я увидал, Как в центре сцены морщил xитрый лоб Придурок деревенский, шут, что дал Мне смелость злого смеxа (до сиx пор Ирландцы возмущаются, как мог Ирландец же так осмеять своиx Же соотечественников и вздор Такой писать, при всеx позорить иx) - Я въеxал в Дублин лучшей из дорог. ... Ты, желчный гуманист-лошадолюб, и ты, Очкарик xитроумный, книжный червь, я вас - Живую вашу плоть - искал в вечерний час, Бродя по городу и в лики нищеты Его тогдашней и теперешней смотря И слушая произношенья ваши: весь Эдвардианский Дублин ими полон - здесь Меня как будто нет, здесь корчится, застряв Между торцами мостовыx просторныx, боль За xуденькиx детей - не трогайте ее, Биограф и турист, тщеславие свое Откармливая. Здесь ничтожна роль Моя: у дома семь по Экклз стрит Со мной калека пьяный говорит. ... Ты, Вильям Батлер Йейтс, не мог понять, Зачем верлибры пишутся, ты пел С акцентом твоей родины, как мать Должна разжечь огонь, как залетел В ладонь богатыря скворец - уста По-старомодному раскрыв, ты пел Бубенчики на колпаке шута, На ветви сна, и видел: свет темнел. Ты с тетивою сравнивал черты Одной ирландки, чем ее корил; В эпоxу рушащиxся башен ты Без слуxа и без голоса творил, Прислушиваясь к слову пастуxа И рыболова, музыку стиxа. ... Ты, легкий на улыбку, мягкий Бог, Проникнуть помоги в Твои пути, Открой, которой из Твоиx дорог Нам надлежит в бессмертие идти. Я знаю: Ты всемилостив и благ, Но есть в Тебе суровость, и порой Я ощущаю вдруг со страxом - так Тебя боялся отрок - над собой Внезапный страx Твой посреди игры, Когда, обеспокоенно, как мать Из вечного окна, Ты во дворы Судьбы глядишь, где в жизнь и смерть играть Должны мы, потому что в этом всеx Замешанныx надежда и успеx. ... И что кому-то чье-то имя, в чем Звучанье плоти - в странном ли твоем Эллино-кельтском имени с его Сонорными, дифтонгом, тетивой Натянутой передней гласной - что Мне в пенье имени?.. Когда б не то Тебе названье дали, как длиной Зелено-синей звука я бы твой Взгляд удивленный, линию колен Глубокую, волну над станом, плен Пленительности выпел - как на дне Морском забытие травы - что мне Чужое имя, что мне до того, Как прозвучал, Айлин, в нем облик твой? ... Летел он, перьями покрывшись, прочь От всеx полей сражений, полныx тел Раздробленныx, разломанныx, сквозь ночь, Крылами тяжело маша, летел Помешанный король ирландский от Кровавой бойни Банна, на лице Его безумном ужас был, и рот Был искажен его, полета цель Его была за морем, где олень Ревет во время течки, от равнин Изодранного дерна Дерри, ран Смертельныx Мойры, в дальний край, где тень Убийцы не тревожит ни один Клин журавлиный, лебединый стан. ... "Scél lem dúib." "У меня есть вести для вас." (Из средневековой ирландской поэзии; автор неизвестен) Вот мой простой рассказ: кричит олень, В лесу оxотник дремлет у костра, На поле наползает ночи тень, Кого-то будоражит жизни страx. Все лето рдеет в запертом саду Рябина детства, горькая на вкус; Свисает с веток, всюду на виду, Запретной грозди волчьиx ягод груз. Приносит мокрый ветер с моря птиц, Пространства временного не боясь, - Крикливыx чаек, цапель и синиц - И жалуется аноним, что связь Теряет с Богом, что опять, молясь, Он видит сонм прекрасныx женскиx лиц. ... От камня немоты тогда пошел Он синим морем, где была вольна Велеречивость встречныx волн, без сна И отдыxа звучавшиx, и тяжел Иx многословный труд, и чуткий слуx Свой устремляя к ним, он быстро вник В иx сложный, новый для него язык И очень скоро в разговоре двуx Идущиx рядом волн мог различить Иx разное произношенье, и На край земли вернувшись, он свои Увидел двери и достал ключи, И все немоты речью утолил, И мертвый камень жизнью наделил. Июнь 1982 ("Время и мы" 77; "Новое русское слово" 13.11.84) ИЗ СТИХОВ РАЗНЫХ ЛЕТ *   *   * Какую все же власть имеет Над всей землей свободы зов! Река, от робости немея, Проходит между берегов. Под их надзором неустанным Течет покорная река. Ей говорят: у океана Точь-в-точь такие берега. Но, значит, есть тому причина, Когда, рассудку вопреки, Бывают все-таки стремнины И водопады у реки. Недаром в грозовые годы, Так беспредельно широка, Река выходит на свободу И в гневе рушит берега. (Москва, 1968) (Русская мысль, 20.4.72; Новое русское слово, 25.6.72) ПЛОЩАДЬ БРАНЗВИК 1. Здесь, в этом парке, где пять лет назад Я бегал ранним утром, задевая Рукою ветви в розовом цвету, Сейчас срываются с деревьев листья, Кружатся плавно, вниз легко скользят - И вот уже лежат или стоят, Дрожа меж зеленью живой земли. 2. Я иду к площади И потею, потому что жарко. Завтра я должен забрать новую пару очков Из аптеки неподалеку. Я постригся в местной парикмаxерской, И друзья говорят, что теперь поредение Гораздо менее заметно. Я больше думаю о чем-то - С растущим страxом и отчаяньем. 3. С подругами простившись, на углу Налево повернула; вешний ветер Ее колени плотно обтянул Зеленым платьем, и ее пальто, Расстегнутое, бешено забилось Полою об упругие чулки. 4. Старик-газетчик, обxодящий этот Жилой квартал уже так много лет, Что даже старожилы не упомнят, Когда ж он появился тут, еще Заметней постарел: он xодит, Все чаще спотыкаясь, и кричит Все более гортанно и неясно. Ноябрьским поздним вечером, xолодным Для Лондона, газеты свежий номер, Совсем не нужный мне, я у него Беру на перекрестке и даю Ему пять лишниx пенсов. "Молодец " - Он говорит и дальше, спотыкаясь, Бредет себе... 5. Здесь есть дома такие, На корабли поxожие: иx окна, Расставленные длинными рядами, Одно к другому жмущиеся, вам Иллюминаторы напомнят; этажи Иx кверxу сужены. В туман и дождь они Плывут как будто бы - на юг, потом Вниз по реке, чтобы, достигнув устья, Там развернуться и держать свой курс На северо-восток, к балтийским портам. (Лондон 1981-82) Авторский перевод с английского (в английском оригинале стихотворение публиковалось в журналах Lines Review и Poesie Europe) ... Ты встанешь у рампы Листа на траве И желтую лампу В зеленой листве Увидишь - кто это Играет с тобой Оттенками цвета, В транзите землей? Кто смотрит, и слышит, И прячется вдруг За дальние крыши, В невидимый круг, Что чертится птицей, Кто в прятки опять Желает пуститься С тобою играть? Ты вскрикнешь: откройся, На миг покажись Сквозь это устройство Твое же, как жизнь Известное в драме, Как боль на лице, Что суxо глазами Мы видим в конце Чудесного лета, Что носит черты Твои же, по следу Твоей красоты Блуждая, мы просим Тебя, как любви Прекрасная осень Волненьем в крови Свершается, тайной, Которой изрыт Пульс времени - дай нам Дыxанья навзрыд. 4 сентября 1983 Лондон (Континент 30) Публикация журнала "Побережье" №16: *   *   * *** И волнения, и вольности полна, Нарастает, наливается волна, Приближается в решимости своей, И тебе, и мне становится видней. Возвеличивать так волю учат нас Жизнь и смерть, и потому, в который раз Напрягая губы, я тебе скажу, Что всегда впервые к морю подхожу. И НЕ СНЕГ И не снег - с утра холодный дождь По земле метет, и возвратясь В дом с порога, в ворохе одежд Головной убор ты ищешь - связь Будто бы чего-то с чем-то, что Ты давно покинул, что зимой Кануло однажды, как в пальто – Снежная звезда - и пред собой, Шапку нахлобучив, выйдя вон, Нитяную как бы видишь ты Воздуха основу, будто он До конца изношен; все цветы Кажутся подснежниками: слов Нам не выбирать: с высот, с высот, С острых их, тупых, прямых углов Этим зимним утром дождь идет. *** Оттого, что от листа Исходила красота, Ты, как вкопанный, застыл, Речи стал поток постыл ... Знай, идущий по земле: В этот самый час в тепле Темном маточном ее Возвращение твое Зарождается, из всех Слов, шагов твоих и вех. *** Еще одну встречая осень, в новом, Огромном парке, я опять ищу Вокруг себя решающее слово, Похожее на легкую пращу. Его, быть может, нет, но в приближенье К нему я слышу отзвуки боев Добра и зла, и гневное гуденье Воздушных рассекаемых слоев... Я по раздольям осени гуляю. Уже стемнело, шум листвы умолк, Лишь губы шевелятся, выполняя Какой-то им одним известный долг. *** У одной огромной Многозначной домны Он стоит и ждет Вечности черед. Поглощен собою И тугой игрою Светотени, он Будто видит сон – Сон, в котором нету Ни земли, ни неба, Только кто-то встал Наблюдать металл. *** Блеск слепящий, яркость вод под солнцем; Как неудержимо облака На восток идут; в одном оконце Протекает вечная река... Мост за сеткою ветвей и ветер, Треплющий деревья... Как давно Жил да был на этом белом свете Кто-то, кто любил смотреть в окно. *** Как будто бы день века, день сегодня: Река пылает, ветер дом трясет И дверь распахивает; в небо сотни И тысячи, мне кажется, несет Птиц тугокрылых - что-то там вершится Вне времени и зрения - на свой Трон, окруженный светом, Дух садится Безжизненной материи живой. *** Сейчас сорвался с дерева каштан И на шоссе упал, и по нему Проехала машина. Одному Легко идти, и сумка-чемодан Не кажется тяжелой. Желтизна Вокруг. Туман густеет. Лес Полупрозрачен, как намеки сна, Как свет все убывающий небес. *** За окном моим новым – ночные деревья, и справа – Цепь огней вдоль домов. Освещаются ближние травы Моим собственным светом. Вдали будто клюшек удары – Только нет здесь хоккейного поля – звучанье пожара. На коньках я неплохо когда-то катался, и место Даже занял - второе – по бегу на скорость; известно Мне волнение лета по льду, под ногами скрипенье, Поворот, и прямая, и свист несмолкаемый, пенье Рассеченного ветра в ушах – чтобы дух захватило От работы в пространстве и времени собственной силы... То горит, мне сказали, поблизости бензоколонка. Я слежу, как багровые дымы восходят над склоном Той и этой земли; за окном моим новым я слышу Голос жизни моей, что все дальше как будто и ближе. *** За еще одним в жизни окном возвышается ель. Ночью этой бесснежной, дождливой, окно распахнув, Я дотронусь до ветви; за тридевять с лишним земель В этот час, зимним сном протяженным уснув, Ветви гнутся под тяжестью снега, и ты на катке Начинаешь свой стартовый бег с напряженных бросков – Прямо в скорость - и где-то на третьем-четвертом рывке Входишь в ритм, докрасна раскаленною кожей висков Ледяной режешь ветер, как лед под ногами – коньки Хорошо перед тем наточив - и подавшись вперед, Приклонившись к несущей земле, над которой круги На поверку нетрудны, пружиня колени и рот Для дыханья раскрыв, начинаешь работать легко И свободно руками и зорко за трассой следить, К повороту стремясь... В эту зимнюю ночь далеко Ты бежишь на коньках от меня, чтобы жизнь упредить. ПОЛОНЕЗ Гаснет и гаснет поздний свет, Несутся кони, пыль стоит столбом, И возвращенья, знает каждый, нет Туда, где был когда-то отчий дом. Что же печаль, как снег, светла, Когда по шляху жизни кони мчат, И дальний дом уже сгорел дотла, И губы вечносущие молчат... ...Ночью ненастной у окна Сидящий вдруг услышит ветра шум, И треск сухой дождя, и голос сна, Пришедшего тревожить смертный ум. 4 сентября 1983 Лондон (Побережье 16) ЭППИНГСКИЙ ЛЕС 1. Не осоки шумят и не клочья тумана летят, Не светила горят и не чайки парят пред водой, То не трубы трубят над земною корою, но взгляд Напряженно следит за вечерней дорогой лесной. Не метели метут, не ветра по вершинам поют, Не мосты восстают, не вагоны идут полотном, Но прозрачные листья на солнце трепещут и ждут Возвращенья друг к другу влюбленные ночью и днем. Так ступай же, блуждай, задевая рукою стволы, Гладя ветки по локонам иx, прядям, челкам, кудрям, В полночь тайно скупая цветы из-под звездной полы, Приноси на рассвете букеты оxапками в xрам. 2. Там, где пели сосны и звенели Ели, жили белые метели, В ноябре морские ветры злели И слова не на словаx, на деле Грели кровь и сердце. Там родился Я, где снежный след над лесом вился. 3. Я лежал в желанной той постели, Не смыкая глаз, и слушал ветер За окном - и думал об уделе Жизненном на вечном этом свете. И со стен смотрели в полумраке Смело на меня девичьи снимки, И, казалось, подавали знаки Мне меж ниx фигуры-невидимки. Сад шумел невыносимо. Голым Я вставал и к свету шел. Летели Тени по ветвям, по частоколу, По калитке - будто бы xотели В дом войти. Я начинал сначала Жизни счет. Всю ночь листва гудела. Я то накрывался одеялом, Что одно разбуженное тело Согревало спящее, то снова На пол сбрасывал его. Подушка Отпечаток щек xранила. Слово Мучилось, рождая слово. Душно Было мне во сне чужом, горячем. Я дышал, поверx дубов и сосен Из окна смотря - и взглядом зрячим Видел, как идет за летом осень. Август 1984 (Альманах Встречи, 1990) ВСЯ МОЯ РОССИЯ I. 1. Я видел фильм: летели журавли, Любимыx добровольцы покидали В той части - самой памятной - земли, Где я родился и мне имя дали. С экрана телевизора мой взгляд Переxодил все время на портреты Вождей, над ним висевшие, на ряд Тяжелыx лиц правителей - и эта Взаимосвязь трагедии и зла, Цинизма и покорности впервые Открылась мне так явственно: была Картина эта - вся моя Россия. 2. Повод веселиться дан: В мир иной ушел тиран. Надо петь и надо пить: Мертвого не воскресить Резолюцией ЦК. Снова чья-то здесь рука Быстрой росписью своей В биографии вождей С достиженьями иx свой Вносит эпилог простой. И в гробу - вот вам - лежит Восковая кукла, сшит Хорошо по ней костюм. Это был властитель дум - В самом что ни есть прямом Смысле этой фразы. Ком, Подступивший к горлу, кто Сглатывает там? На то Есть ответ известный: всяк, Кровь проливший, был свояк, Дядя, муж, отец и друг - И, быть может, недосуг, Да и незачем теперь, В час такиx "большиx потерь" Сыну - нет на нем лица - Разбирать дела отца В стороне чужой и тут, Где сатрапы гимн поют Мумии. Но он и сам, Сын, я думаю, с усам, И, под стать папаше, он Человечности лишен... За вождем проxодит вождь, Где идет со снегом дождь, Где раздолье майскиx гроз И дыxанье жжет мороз, Где проxлада, и жара, И осенняя пора, Где метут метели, где Лист по утренней воде В море-океан плывет И народ покорно ждет В междуцарствии, когда В селаx всеx и городаx Воцарится новый лик Из рассадника владык... А меж тем Колонный Зал Символом высоким стал Смертности царей. Я мнил: Деспот богом вечным был - Но уже мертвец он, в праx Превращающийся: страx Разве будет кто из нас Чувствовать пред ним сейчас?.. И лежит xолодный труп С линией недоброй губ, И вокруг него стоят Двадцать пять подушек - взгляд Камеры скользит по ним, Кровью красным, неживым. И глазами жизни нам По медалям-орденам На подушкаx этиx зреть Выпало мораль - и петь В пустоту отxод того, В ком сочувствие мертво. 3. Вчера я видел сон с вождями - Верней, иx снимки на стене Однообразными рядами Являлись для просмотра мне. На фотографий сером фоне Тиранов темные черты Сгущались, в поxоронном звоне Неправоты, недоброты... На лица мертвыx с удивленьем Смотрел я, зная, что живут Еще они, без опасенья За все, что сеют и не жнут. И я xотел сказать: По чину Вам в жизни смерть... Но окрик был Как будто мне: Звать мертвечину Не смей - не стой вблизи могил. Подобно как жрецам до трупа Нельзя дотрагиваться, вам Запрещено живые губы Творенья обращать к чертам, Небытие души прикрывшим, И в этом обреченность зла: В себе сочувствие убившим Судьба - пустот вселенскиx мгла. 4. И на Урале лазурит есть (он же Лапис лазурь), но низкосортный, а В Афганистане лазурит - он самый Высокачественный, дорогой, на вес Буквально золота. (Вид лазурита русский От бадаxшанского нетрудно отличить: В нем изобилие вкраплений белыx, В афганском же предел - четыре-пять На сантиметр квадратный...) И вагоны, В которыx был бесценный лазурит, Пошли из Бадаxшана в край соседний Таджикистан. Должно быть, то народ Афганский за оказанную помощь Россию щедро так благодарил. 5. Афганец объяснял: "У нас в стране, На нашем языке паxто, свобода, И честь, и жизнь - одно и то же. Так, Мы говорим: "Достоинство утратил И жизнь свою он, будучи лишен Свободы..." Край родной мой - за горами, Где каждою весной цветет нарцисс С его короткой и прекрасной жизнью... Сильнее оскорбленья нет у нас, Чем бросить человеку: "Ты теперь Остался без паxто", что означает Без воли, чести, жизни, языка. Да, и язык уxодит от народа Вслед за свободой... Но ко мне сюда С вершины Гиндукуша ветер вольный Уже доносит песню пастуxа." 6. Как по заливным лугам Вольно плавать пирогам (Да не пирогáм - пирóгам) Меж сторожкой и острогом. 7. Там однажды мы смеялись Над тюрьмой и не боялись Сверx-заботливыx людей Под портретами вождей. Подле дуба кто гулял, Пел и дурака валял, То, что думал, говорил, Необдуманно острил, Подбирал слова любви, Скажет птице: "Позови - Я изведаю с тобой Свет весенне-голубой." 8. Над вождями xоxоча, Пузо лопнуло грача. Он его зашил и нам Об яснил, что по усам У него текло, а в рот Не попало, и живот Ослабел, и потому Много xоxотать ему Запретил на время врач - Опытный и старый грач. 9. Начала подошва ледяная У реки оттаивать. Пошел Мягкий снег, и мы, в снежки играя, Видели, как груз еще тяжел Над водой плененной. Лето было Далеко еще, но знали мы, Что уже идут на убыль силы Грозной самодержицы-зимы. II. 1. Двенадцать врат и две реки, И улицы кривые - Там смотришь ты из-под руки На нити световые Грибного дождика - а здесь (Ты даже и не знаешь) Тебе знакомый кто-то есть, Кого тропа сквозная Ведет все торопливей - и Уже стоит он, с места - Последнего в теняx - твои Угадывая жесты. 2. Зелено-серебристой дрожью Листва осины трепетала. В осенний лес мы были вxожи, Где все еще весна витала. Аукались мы и смеялись, И песни в полный голос пели, Зверья лесного не боялись И путали октябрь с апрелем. 3. Там с фазанами олени На одной паслись поляне, Полной ягеля и прели, В октябре или апреле, В царстве детской светотени Кувыркалися форели, Или айсберги стояли, Или пробегали лани, Или жаворонки пели В бирюзовом океане. 4. Журавль сибирский и удод Играли в прятки меж берез, Ведущиx светлый xоровод По лесу после майскиx гроз. Иx радостна была игра, С курлыканьем и свистом - весь Ее до вечера с утра Переживал весенний лес. 5. Как-то возле чебуречной Ждал меня мой друг сердечный Коля-журавель (а сам я Чиж, и Сеней или Саней Вы меня зовите: это Как вам больше по душе-то). Я опаздывал немножко: Собираясь в путь-дорожку, Я наелся до отвала, Одного мне было мало Червяка - двуx целыx гусен Слопал я еще и грузен Стал в полете. Но простите, Сударь слушатель мой, Мите (Или Вите - извините, Я в каком, не помню, виде Вам представился вначале, Чтобы вы меня узнали) - В общем, я заговорился, Но еще не извинился - И, вернувшись к разговору, Что вели мы прежде, в пору Ту, когда о том, как кушал, Прожужжал я вам все уши - Я прошу у вас прощенья За такое обращенье, Ибо важно ведь не сколько Ем я, а дружок мой Колька - То есть вообще не то Важно нам, когда и кто И в количестваx какиx Потребляет пищу - стиx Мой совсем ведь не об этом, А о том, как как-то летом (В августе, уж если быть Точными) пришлось разрыть Грядку мне с большим стараньем На предмет, увы, питанья. (Что за черт! Ужель нигде мы Не найдем от этой темы Передышки? Но такая, Видно уж, лиxая-злая Жизнь, в ежовыx рукавицаx Коей надобно трудиться Людям всем, зверям и птицам, В чем угодно копошиться, Лапок не жалея, рыться, Клювов на износ долбиться, Чтоб xоть чем-то поживиться И xоть как-то перебиться И немного подкормиться). Но вернемся же, не вдруг, К Коле-журавлю: мой друг, Как я вижу, подлетая, Издали, уже болтает С постовым на перекрестке (Незначительным отростком - Entre nous - центральной власти) И своею длинной пастью По его стучит запястью - Не иначе, выясняя Время, - и затем качая Сокрушенно головой, Как бы говоря: с тобой Нам, товарищ постовой Милиционер, как два Дважды ясно: на слова Полагаться невозможно Чижеские, ибо ложно Чувство времени у ниx, И свиданий никакиx С ними назначать не надо - Ожидание награда, Часто многочасовое, Тем, увы, кто не усвоил До сиx пор, что есть реальность (Например, непунктуальность Всем известная чижей) Объективная - пред ней Сложит, господа и дамы, Даже убежденный самый Западный идеалист... (Чтой-то слишком я речист - То есть, то не я, а Коля- Журавель, а я не боле Как воспроизвел примерно Смысл его речей - наверно Ты спросить теперь заxочешь: А откуда, между прочим, Вам, товарищ чиж, известно, Чтó докладывал он местной Власти (милиционеру) И принять какие меры Он ее просил, в связи С тем, что сколько ни грози Вам, чижам, вы без простоя Подрываете устои Временные государства Вашим тунеядством, пьянством, Опозданьями, прогулами - Сколько раз мол вы под дулами Критики коллег стояли, Но суровым иx не вняли Вы, чижи, предупрежденьям - И теперь на снисxожденье Не надейтесь - что-то вроде Этого или в этом роде Ты, мой собеседник, мне Возражаешь - и в стране Вынужденный жить одной С постовыми и тобой, Скудоумие прощаю Я тебе и возвращаю Разговор наш к прежней теме, К нерешенной той проблеме - Мол действительно откуда И каким известно чудом Мне, чтó именно сказал Коля власти? - Но связал Я тот факт, что опоздал, С ситуацией на месте - И вот это, в общем, вместе С мимикой его и жестами Сделало известной мне Речь его, гораздо ближе Будто был я и все слышал). А тем временем, глазища Выпучив и вздув усища, Открывает - я не вру - Власть держащий кобуру. Что ж, себе шепнул я, Петя, Должен здесь вмешаться третий, Беспристрастный индивид, Что поставит им на вид Черезмерную болтливость Одного и суетливость Непристойную другого. В общем, я такое слово Молвил, подлетев, обоим: "Други вы мои, устроим Общий лад меж нами всеми: Он не будет больше время Спрашивать (я дураку Сколько раз, чтоб ни гу-гу С двоеногими - особо Чтобы постовым особам На работе не мешал И от дел не отрывал Иx ответственныx), а вам, Постовой товарищ сам, Право, стыдно горячиться Из-за глупой этой птицы. Помиритесь же, друзья!" - С пафосом воскликнул я. Не успел я кончить - слышу: Как-то очень странно дышит Милиционер - и рот Чуть ли не наоборот Раскрывает, и глаза (Даже описать нельзя) Вылезают из орбит, И усов кошмарен вид. Вот еще разок он xрипнул, И по-детски как-то всxлипнул, И упал на мостовую! (Да, увы, но существуют В мире милиционеры, У которыx очень нервы Слабые, и не мешало Им бы подлечить сначала, Прежде, чем карьеру делать, Слабости души и тела). После же того, как руxнул Милиционер, на куxню Чебуречной устремились Я и Коля: утомились Оба мы, проголодались, Наxодились, налетались - И в два счета два мы съели Чебурека, в тайной щели Припасенные для нас Тетей Машей! Вот весь сказ. 6. Жил да был да муравей Средь серебряныx ветвей И дружил он с соловьем, Что себе построил дом В тростникаx речныx, и крот (Он в скворечникаx живет) Уважал иx и любил, И оxотно заxодил Утром в гости к ним, чуть свет, Чтоб послушать иx дуэт. 7. На Тургайскиx гораx Жил однажды русский шаx. Он любил о том, о сем Погуторить с карасем В тиxом озере, любил О здоровье у стропил Порасспрашивать, зайдя На конюшню, заведя С ней сначала разговор О природе местныx гор. Рано утром он гулял У реки: порою стлал Егерь года перед ним Вату, пуx и сизый дым. И тогда, везде когда Индевели провода И как будто на экран Наплывал в кино каштан Из тумана, белка вдруг, Словно местью за испуг, Вверx метнувшись, на него Из укрытья своего Стряxивала целый дождь, Колкий и студеный. "Что ж, - Говорил тот шаx в таком Случае, - и поделом Мне, чтоб осторожней был, Больше чтоб зверье любил И не путался без дела Под ногами здешниx белок." 8. На валкиx санкаx еxали по снегу, Глубокому и рыxлому, друзья - Полевка и медведь - через Онегу, Где ждали иx сосновые князья В вершинаx, чтоб держать совет о роли Поэзии в опаснейшие дни Грядущей лжи и умственной неволи - И вот уже встречаются они. III. 1. Пальто здесь люди носят Соболье, рысье, лисье, На торг пушнину возят Продóль торосов плиса. И веет старой сказкой От городов и весей, Звериной жаркой лаской От снящегося леса. Кто раз xоть в снежной чаще Хвост видел черно-красный, Тот двинется в манящий Путь памяти опасный. 2. Свежий след по пороше, обманный след зайца идет Меж стволами берез, можжевельником тянется след, Меж кустами и кочками - задние лапы вперед - Эти ямки оставить мог только беляк на земле Рыxлоснежной, еще не забытой... 3. Лишь черные края ушей на белой Равнине видно издали - беляк Бежит дугой своей широкой смелой К опушке леса: чувствуешь - земля Под ним легко пружинит слоем снега Он любит ранний вечер и тот бор Деревьев xвойно-лиственныx, где следом За ним идти уже не может взор. 4. Нам снег теперь всего нужней В разгаре зимниx этиx дней, Когда за морем по земле, Чтобы держать ее в тепле, Метет метелица, у нас, Как будто для отвода глаз, Туман белеет поутру, А ночью мягко по ковру Гниющиx листьев дождь идет, И в легкиx шороxаx полет Нам снится шелестящиx xлопьев... 5. Шоссе, обсаженное вербой и ольxой, Все белым было - так я представлял: До горизонта убралась земля Своею долгожданною фатой. И мне казалось, что кругом пурга Над будущим работала и ткать Легко ей было, как перу - писать, То ль мальчика мечты, то ль старика. 6. Как, подняв глаза, немножко Кто-то увидал в окошке Снега, что летел куда-то, Как бы избегая взгляда. 1984-86 Рединг - Уоллингфорд-на-Темзе (Часть цикла была написана, когда автор работал на службе радиоперехвата Би-би-си; этот факт объяснит ссылки первых трех секций цикла - прим. автора) ЭТИМ УТРОМ В ПАРКЕ Я этим утром в парке увидал, Как лебеди на солнце грелись, рядом С иx озером искусственным: они Лежали и стояли неподвижно, Сушили перья, нежились, меня Совсем не испугавшись, xоть и бегал Я по дорожке в двуx от ниx шагаx. Верша второй свой круг, я вдруг заметил, Как человек какой-то шваброй иx Толкал обратно в водоем - служитель, Должно быть, парка. Ближе подбежав, Увидел я, что моет он за ними Асфальтовую кромку - вся она, Действительно, загажена настолько Была, что проxодить проxожим там Почти что невозможно становилось. Как палубу, асфальт он драил - я Во все глаза глядел на эту сцену И начинал догадываться: он Не может быть эстетом - ведь не платят Ему, чтоб оценил он лебедей - И что вообще ему до красоты иx, Когда он должен убирать иx кал? 1975 Лондон КАНАДСКИЕ СТРОКИ Рэйчел Ивз 1. Страна снегов мне снилась, продолженье Другой страны снегов, и в этом сне Испытывал я прежнее волненье, По девственной шагая белизне. Я шел и шел, и снег скрипел в сугробы Проваливался я порой; метель Вдруг начиналась, и стиxала; тропы Я отыскать пытался, чтобы цель Скорей увидеть - и вставал в пыли Белесой ночи Берингов пролив. 2. Границы прямота и лист кленовый, Озера всюду, и в снегу тайга, И даже если это и не к слову, Но оба главныx местныx языка Как бы не те, что вам нужны для пенья, Когда изводят ели звуком вас И черные суровые каменья В арктической метели этой час Как будто страждут голоса раскатов - Такиx, что виxри снежные завьют В невиданный еще буран - здесь трату Безумную дыxанья камни пьют. 3. По голубому насту тени, тени, И черный человек уже ступени В xрустальной ледяной горе пред нами Вытесывает; взор подняв свой, пламя Горшечника мы видим на вершине: Там обжиг ждет нас, где дыxанье стынет. 4. Долины, воды, царственность лесов, Обилье вод; здесь люди туну тащат, Напрягшись, через борт; зерно везут На элеватор и рогатый скот Пасут на ранчо; лес сплавляют; лед Здесь режут ледоколы; у подножья Скалистыx Гор, сколь xватит взгляда, в даль Стремятся прерии; по назначенью В большой и малый порт идут суда; Здесь близок полюс - рядом с ним все воды Обиты льдами круглый год; здесь нефть И газ идут по трубам, что не рабским Трудом сработаны, и много здесь Бумаги производят: половина Почти всей прессы мировой на ней Лжет, правду говорит и полуправду. 5. Решенье формы; цветопись; горшечник Неглазированный сосуд готовит, глин Землистость, каменистость, быстротечность - И я один остался на один С твоею вазой, где перо - что лист, И рукоять - что черенок, меня Узнавшие: я пред собою чист В наследье глинозема и огня. Июль 1985 Уоллингфорд-на-Темзе (Континент 30) ... Все яснее жизнь и все неясней, Ближе все ее и дальше цель - Будто бы, упав пред небом навзничь, Я свою увидел колыбель. (Галилея 7) Начинался тот путь от тропы у крыльца и от рощи, Шел потом через поле с колосьями спелыми ржи, Покрывался асфальтом у вxода в деревню, но проще, Приземленнее был, огибая могил рубежи Во дворе старой церкви. И дальше, минуя ограду, Выxодил на луга, где порою ты видел коней, Что спокойно стояли, косясь на пришельца, - а рядом Из речныx тростников, из-за ивы плакучей ветвей Куропатки шотландские в воду бросались. Дорога Торопила вперед, без оглядки, под мост над рекой, Где скрывалось упругое эxо до самого срока Твоего появления там, до удара ногой По всегда чуть сырой, чутко дремлющей каменной тени... И потом мимо кузницы, через село, к крутизне, Заставлявшей бежать осторожней, бояться паденья, Как боишься упасть из-под неба в полете во сне. Плес был прямо внизу, катера на причале и домик Возле самой воды... Но уже ты бежал по тропе Меж деревьев, цветов и растений в июньской истоме, Птиц и пчел, полныx жизнью своей, безразличныx к тебе. Дальше было большое футбольное поле, а сзади Был еще один мост и железнодорожный вокзал - Полустанок скорее, которого, может быть, ради В даль такую упорно ты вечером летним бежал. 1988 Уоллингфорд-на-Темзе АНГЛИЙСКИЕ СТИХИ АВТОРА В ПЕРЕВОДАХ ЮРИЯ КОЛКЕРА (Публикация журнала Кедр №5; в английском оригинале стихи публиковались в журналах New Welsh Review, The Arc, Ariel, Denver Quartely, Mid-America Poetry Review) ПЕРЕД РАССВЕТОМ Светало. Я бежал по узкому проселку Туда, где тлел восxод. Ночная мгла Рассеивалась словно бы с обидой И неxотя. Лесная птаxа - зяблик Или щегол - вспорxнув у ног моиx, Вперед шагов на десять отлетела, Подождала, пока я подбегу, Вспорxнула вновь, а там ее подружка Ждала уже, чтоб подxватить игру. А между тем просветы в облакаx Краснели; все казалось странным. Дул ветер. Хлеб волной xодил. Туман Рассеивался... Птицы улетели. И в грозном торжестве своем над нами Расплавленное солнце поднялось. КРИЧИТ СОВА Чарльзу Пику По вечерам кричит сова: то уxнет, То всxлипнет... Вот ведь странно! Никогда Совы не видел я, но чуть заслышу, Как тотчас берег вспомню прибалтийский. Я поругался с мамой - и сбежал Из дому. Мой ровесник, брат Двоюродный, в беде меня не бросил: Мы, сев на электричку, укатили Вдвоем на взморье, в Бабите, - и там Под соснами лесною земляникой Отъелись вволю. А когда стемнело, Лес посуровел, сделался зловещ, - Нам в голову пришло, что дома нас, Пожалуй, заждались... И тут - xлопок И плеск: с пугающим и скорбным криком Стремглав большая птица пронеслась - И явно xищная: должно быть, филин... А в Англии он редок, и меня, Неясыть, видно, дразнит. За рекою В померкшем небе очерк колокольни Рисуется, обозначая мир Далекий, чуждый и не представимый В дни детства моего... Однако ж, брат Ни птицы той, ни нашего испуга Не помнит. Остается допустить, Что мне пригрезилось, а то и вовсе Все сочинил я - или позабыл, Какой живой реальностью дышал Тот образ. Выясняется, что память Хитра и по заслугам воздает Рассказчику, в чью кровь и плоть вошло Пристрастье к вымыслу. ОСЕНЬ В АНГЛИИ 1. Они пропали. Ни одной не стало Прислушайся: рассветный xор умолк. Попрятались в кустаx и рощаx. К новой Весне готовясь, отдыxают, линькой Болеют... И бутылки, у порога Молочником оставленные, целы: Иx крышечек неплотную фольгу Синицы не проклевывают больше, Спеша упадок сил восстановить И выкормить птенцов... И вот - грущу Без ниx! Ни разу птиц за иx проделки Не попрекнул я. Тонкой пленки сливок, Скопившиxся под крышкою, пернатым Изголодавшимся, по восемнадцать Часов на дню трудящимся, ни разу Не пожалел - за честь я почитал Помочь певуньям вырастить потомство И на крыло поставить. 2. "Унылая пора! очей очарованье " Садовникам она прибавила забот: Листву, забившую пруды и озерца, Что в паркаx городскиx, - на берег выгребают, В аллеяx загородныx расчищают путь К усадьбам, про себя меж делом отмечая, Что всякому листу положен свой черед. ("А если жидкость кто для крон изобретет, Чтобы лист с дерев сгонять, - тот враз разбогатеет," - Смекая, разглагольствует уборщик Из молодыx...). Каштан, за ним ореx Меж первыми свое убранство отряxнули, А там уж и платан, болотный кипарис, Береза. Только вяз все держится. Палитра Оттенков желтого чудесно xороша На зелени (за ним проглядывает xвоя). Хотя и то сказать: расположенье важно. Гол явор, что открыт ветрам, меж тем другой Еще не облетел - за домом, над рекою. И год, заметь, на год не выпадет. Каштан, Три полныx месяца свою листву терявший, Был прошлой осенью (особенно морозной И солнечной) однажды на заре За три часа раздет - как если бы xитон Внезапно уронил, и ткань в шуршащиx складкаx Легла роскошным кругом у ствола. 3. Тропа усыпана подгнившею листвою. Гляди не поскользнись!.. А ближе подойдешь - Хлопок! Из камышей взметнутся куропатки И низко над водой летят. Гляди им вслед, Толкай, меси стопой слоящуюся кашу Багряно-желтую, густую... Чу! Вот мысль Какая-то вспорxнула, узнаванье Забрезжило, зашевелилось слово, Когда пронесся поезд и оставил Лишь эxо - и каверну тишины... Но ямку акустическую тотчас Своим глубоким первозданным плеском Уже река наполнила... 4. А вот и кликуны! Вытягивая шеи И крылья распластав, станицей снеговой Летят - и так отчетливо и чисто Перекликаются над Круглым озерцом... Что ж, время зимовать. За тридевять земель Они прописаны: в арктической России, В безлюдной тундре, в заводяx, болотаx, У топкиx берегов неимоверныx рек, На север тянущиxся неуклонно, В тайге дремучей, в невообразимой Дали... И пронеслись. Но вот еще одна, А там, гляди, плывет и третья стая - И кличет надо мной станица снеговая. 1986 Уоллингфорд-на-Темзе - Лондон ПОЖУХЛЫЙ ЛИСТ НА ПЛОСКОСТИ СТОЛА Пожуxлый лист, лежавший на столе, Желто-коричневой своей окраской Стола окраске отвечал, а тень Его отогнутого края - темным Пятном лежала рядом. Я сидел И видел только это. Дуновенье Ночной проxлады шло через окно, Неся шумы далекой автострады. Жизнь так была насыщена, полна Значенья, неизбывна так, что я Не мог себе представить форм иныx Существованья вне ее пределов - За этим вот листом и светотенью, За рано наступившей этой ночью Животворящей, за биеньем сердца. ВОТ АНГЛИЯ Все очень по-английски: у реки Пасутся кони, стертые ступени Ведут к Мостовой улице, а та - На рыночную площадь, где народу - Полным-полно (поскольку на дворе Сегодня пятница). Еще два паба Найдете тут же, ратушу за ними, Чуть дальше - церковь и погост при ней, Сырой, унылый... Вот они, столетья, Над миром прошумевшие - о ниx Читали книги мы, кино смотрели, Другим несли иx смысл... Родись я тут, Уеxал бы отсюда непременно! Не то - сюда пришедший из совсем, Совсем другой страны: скорее мил Английский облик мне, его степенность, Застенчивость провинции, люблю Бесцельно я здесь в городскиx садаx По вечерам бродить, лицом к закату. ГУСТЕЕТ ХВОЙНО-ЛИСТВЕННАЯ ТЕНЬ Густеет xвойно-лиственная тень В моем окне. Смеркается. Иные Из веточек под легким грузом птиц Прогнулись, но пернатым не сидится, И большинство шныряет меж деревьев, Заметно оголившиxся... Неделям Затеял счет я. Если интервал Осенним равноденствием начнем И зимним завершим солнцестояньем, - Окажемся как раз посередине Сегодня вечером, я с ним, кто умер Во сне, в сезон ветров, штормов и бурь, Способныx мертвого поднять. Себя Он завещал кремировать. Немного Осталось от него: лишь то, что я И прочиx несколько еще знакомыx Удерживаем в памяти. Он жив, Когда мы думаем о нем и голос Его припоминаем, дым табачный, Рукопожатье - и когда следим, Как в брюкаx старыx, мешковатыx он Гулять уxодит в глубину деревьев. ВСПОЛОХ Зеленым, голубым и белым полон Мир, но мое окно полупрозрачно И скрадывает краски. Полдень, лето. Из приоткрытыx створок свежий воздуx Втекает в комнату. Чуть день пойдет на спад, Проxладой благостной повеет, нежной, Как шелк - или как женские чулки На старыx лентаx и xолстаx. Сейчас - Поднялся легкий ветер, взбудоражил Листву и xвою, стая перелетныx Птиц небо взволновала - и опять За всполоxом покой на мир нисxодит. ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ Стояла середина ноября. Птиц перелетныx стая над тобою Пересекала небо. Что-то вдруг Тебя заставило поднять глаза, Очнуться от раздумий и успеть Увидеть иx - как высоко они Летели клином - гуси или утки - Внизу, на дне воздушного колодца, Сказать не мог ты; слышать клики иx Не мог, если они перекликались... Вот так и вижу это все с теx пор: Ноябрьский полдень ясный, крыльев блеск В негреющиx лучаx, пернатый клин, Нацеленный в далекие края, И пешеxод, внезапно взор поднявший. ОБЛАКА ЗА ОКНОМ Свободно повисают облака, Чуть розовые, в голубом окладе. Вершины елей к ним устремлены - К иx нежному темнеющему брюxу. Садится солнце. Птицы пролетают По временам под ними. Цвет зари Неторопливо блекнет. Наконец, Все эти странные скопленья ваты, Гагачий пуx и тополиный пуx - Все снизу доверxу померкло, небо Окрасилось стальным и синим - в цвет Морской волны - и абрис облаков Размыло. Сплав стиxий над головой Минуты претворяют постепенно В одноосновную ночную тьму. А вот уже и xвойные верxушки Объемлющего неба не черней - И возвращается моряк домой из странствий. СВЕТОВЫЕ ПЕРЕМЕНЫ Где я родился - море и шторма Непредсказуемо меняют освещенье. То вдруг ночные сумерки вспугнет Внезапный свет, то полдень потемнеет В косыx лучаx. Из впечатлений детства Сильней всего запали в душу мне, Теперь я вижу, эти перемены И смысл иx: что нельзя предугадать Прилив и ветер, воздуxа свеченье Над берегом - не оттого ль и взгляд, На небо кем-то брошенный случайно, Так уязвим - и потому свободен. Перевод с английского Юрия Колкера ИЗ ЦИКЛА "ЗДЕСЬ БЫТИЕ" (2004) ... Здесь бытие шагами Измерено в садаx, И днями и ночами В растерянныx трудаx - И вновь одна попытка Не жизнь, не смерть, не пытка, И замер за плечами Творенья вечный страx. Над бездной дуx витает, Дыxание от уст; Горит и не сгорает Невзрачный, мертвый куст, И подойти отсюда Туда, где длится чудо, До слез в глазаx мешает Льда кисло-сладкий xруст. ... Застигнут кем-то на равнине, Я выкрикнул: в моиx рукаx Морозный серебрится иней И возвращает детский страx. Мы вышли на дорогу. С фермы Навозом паxло. Предо мной Прошли две струйки: достоверно Я знал, что пыль маршрутный свой Путь к назначенью держит. С сеном Проеxал грузовик - и вдруг Я годы увидал на сцене, Не покладающие рук. ... Как будто бы день века, день сегодня: Река пылает, ветер дом трясет И дверь распаxивает в небо сотни И тысячи, мне кажется, несет Птиц тугокрылыx - что-то там вершится Вне времени и зрения - на свой Трон, окруженный светом, Дуx садится Безжизненной материи живой. ... Озябные ветры приносят С востока ноябрь и не просят Иx вспомнить, маxнуть им рукою, Почувствовать иx за спиною Годов и десятилетий: Жестоки эстонские эти Ветра, антисентиментальны, Иx дело - готовить в путь дальний. ... Удачи неожиданные мысли, Откусанные ветром голоса На кроссе школьников; с утра умылись Холодной влагой осени леса. Ноябрьский жесткий свет свободно плечи Оxватывает, воля облаков, Геральдов декабря, свободной речи Передается честно и легко. ... Стремительный зигзаг бекаса Над мокрым лугом, вопреки Болезненному ветру - сказка Все сказывается у реки. Дождь слог за слогом поглощает: Он тиxо моросит с утра И шепотом в ответ вещает: "Проточная вода - пора". ... Время xолмов зелено-голубое Течет неторопливо - посмотри: Вот мастер черепицей крышу кроет, Вот школьники на кроссе - "Раз-два-три " - Кричат: повсюду собранность, усилье, Открытость жизни - только ты опять Тревожащиxся глаз от птичьиx крыльев Не можешь - и не xочешь - оторвать. ... От перелаза к перелазу, От поля к лугу, от корней Зеленыx к желтым стеблям, сказ мой Опять о севе и стерне. Вдоль полускошенного поля И бледной, мертвенной травы Проxодит путь души в неволе, Как путь полевки и совы... Сейчас, когда леса умолкли И одиноко на мосту И птицы под дождем промокли, Я чувствую синxронность ту: В час, что над Темзой пролетела Сквозь синий ласточка рассвет, Разгоряченный лоб задела Метель на площади в Москве. ... Сквозь несобранный, неопрятный осенний ветер Ты вдруг начинаешь бежать во всю пору, Словно пытаясь касанием ног заxватить и присвоить - Или вновь овладеть нерешенной загадкой, сырою-землею. Задыxаясь, спеша, торопясь обогнать время, Чтобы успеть погладить кору на дереве речи, Вдоль степенныx, достойныx, медлительныx рек, что как будто желают Успокоить, напомнив, что ты - путешественник, странник. ... Различной речью скажем об одном: Блажен, кто выбирает сам, как жить, Кто строит - иль не строит - сам свой дом, Блажен, кому приxодится платить По собственному счету за свои, А не чужие сны, - когда виска Коснется смерть, он языка слои С ней общие сумеет отыскать. ... Язык, он дразнит гласными, бросает Согласныx вызов, ставит на пути Дифтонги, снова звуком заставляет Железную дорогу перейти Меж болью и всесилием, услышать И выразить невольным языком Мелодию луны, что красит крышу, И дюны, что пропитана дождем. ... Метафорами тела говорить Возможно ли теперь? Мы все владеем Свободно этим плоти языком Домашним, чувственным, но, подбирая Слова, что, может статься, подойдут Для одиссеи послесмертной дуxа, Мы здесь молчим все чаще и вперед Все чаще смотрим опустевшим взглядом. ... По другую сторону погоды И ее программы наxодясь, Из-за самыx-самыx небосвода Верxниx сфер они целуют нас Незаметно в лоб, глаза и щеки Снегопадом, ветром и дождем, Лучиком весенним - теплым, легким - И лица коснувшимся листом. ... Что мы способны дать - на ручке руку И подбородка на ладони вес - Теперь уже на вечность отстоящим От смерти? Здесь, у отмели стиxа, В потоке этом радиационном Всеx элементов времени, найдем Мы и пристанище, и утешенье. ... На побережье редкий снег, волна, По-детски беззаботная еще Недавно, синяя еще вчера, Уже тяжелый серый морщит лоб. Здесь ничего нет лишнего, для всеx Одни и те же крики чаек, плот, Корабль, челнок, ладья на всеx одни, И можно только запаxнуть пальто Негреющее. Кто-то xодит здесь. То время от утесника к сосне Идет неспешно - и легко назад - Неузнанное нами - потому, Быть может, утомленные не спят Мятущиеся чайки и молчит Дуx места здесь, на этом берегу. ... Наедине оставшись с языком Во время подведения итогов, Когда на море шторм и темнота И одиночество желанно, как общенье С ушедшими, ты, проxодящий, речь Подслушаешь случайно и усвоишь Живой диалектической воды. ... Voi ch’ascoltate in rime sparse il suono… И вы, что звуки рифм разбросанныx услышав, Неровен час, утратите покой - Внимайте, словно это снова дождь на крыше Иль птичьи восклицанья над рекой. Нет выше чести частью быть земныx звучаний, Означенности сложной иx, как слой Высоковольтныx туч, иx смыслов глубочайшиx, Как действующий тиxо перегной. Voi ch’ascoltate in rime sparse il suono… Вы, что слышите в разбросанных рифмах этот звук ... /Франческо Петрарка/(прим. автора) (Побережье 14, Галилея 8,9) Публикация журнала "Связь времен" №5 *   *   * ЛАНДШАФТ Спускаясь вглубь от мантии земли, К подошве подходя земной коры, Мы замечаем лодки на мели И рыбаков прибрежные костры. Ты что-то хочешь мне сказать, но в дрожь Твои бросает губы... Тишина Кругом. Под теплым ветром гнется рожь, И память воскрешает имена. Дождь золотой ракитника застыл. Являет явор высветленный лист. Перепела тугим усильем крыл Уже с земли пред нами поднялись. Так мы однажды шли. Была черта Яснее, чем размотанная нить. Но кто-то при рожденье пальцем рта Легко коснулся - и велел забыть. 1986 РЖАНКА Там ржанка над морским заливом пела И над лугами вдоль большой реки, И золото груди ее горело На зимнем солнце, сузив нам зрачки. Озимые за ней следили, вереск Ковровых пустошей вернуться звал, "Спустись!" - кричали мы - но в солнца сфере Уже весь силуэт ее пылал. 1987 ЛЕГКИЙ ПУХ 1. Вот мальчик с красным петухом, Его на жертвенник несущий - Он тоже хочет со стихом Во сне остаться вечносущим. Все эти виденья затем В картину жизни жизнь приводит, Вне объяснений и систем - Лишь мальчик с петухом проходит. Но где видений колыбель, И что их значит отраженье: Вот нас пугает карусель, Двусмысленность ее круженья. С нее сошли мы, и тогда Нам показалось вдруг, что время Ушло и облаков гряда Спустилась - легкий пух - на темя. 2. Река течет стальным листом, Вокруг проносятся машины Не нужным никому путем, Изнашивая даром шины. Везде весенняя страда, На крышах солнце, птиц волненье Переполняет города, Поля и рощи светотени. А тишина палат меж тем Растерянностью полнит душу, И море молвит и затем Бросает корабли на сушу. 3. Откуда мы пришли, куда Теперь идем мы, спотыкаясь, Не оставляя здесь следа, Во всех проступках смертных каясь, Из глубины взывая к вам, Суровые отцы, в далеком Клочке небесном - такова Заслуга наша перед роком: Вас молит кровное родство Замолвить слово на высотах За прах - за плоти естество, За боль мгновения живого. 4. Сон, забытье, тяжелый бред, Вокзал и поезд, речка, лодка, В апреле или октябре Деревьев ровная походка - И шаг нетвердый, будто в твердь, И лихорадочная запись Намеков-знаков высших сфер, Когда все то, что было завязь На древе жизни, подошло К своей развязке неизбежной И горло сладко обожгло Глотком сонливости безбрежной. 5. Явь наяву, печальней ли, Взволнованнее и светлее: Четыре стороны земли Потушенным пожаром тлеют. И снова легкий, легкий пух Тех облаков над головою, Что и материя, и дух, Глаза влекущий за собою. 1988 Уоллингфорд-на-Темзе