НА ПЕРЕКРЕСТКЕ КУЛЬТУР

Евгений Дубнов. Рыжие монеты. Goldfinch Press, Лондон, 1978, 92 с.
Евгений Дубнов. Небом и землею. Amber Press, Лондон, 1984, 148 с.

Проф. Елена КОНСТАНТИНОВСКАЯ,
ун-т им. Бен-Гуриона, Беэр-Шева

Легко ли жить поэту на перекрестке трех культур — русской, еврейской и английской, на пересечении цивилизаций Востока и Запада, поэтических традиций Танаха и русского Серебряного века? Судьба подарила Евгению Дубнову разнообразный и плодотворный опыт. Поэт родился в Таллинне, учился на факультете психологии Московского университета, в университете им. Бар-Илана в Израиле, завершил свое образование в Лондонском университете и в течение ряда лет вел научную и преподавательскую работу в Англии. Он занимается переводами русских поэтов на английский язык, пишет публицистические статьи и рассказы, но главным и основным делом своей жизни всегда считал и считает поэтическое творчество. Евгений Дубнов выпустил два поэтических сборника на русском языке, много печатался в русскоязычной и англоязычной периодике, участвовал в международных поэтических фестивалях, выступал по радио.

Счастливая судьба? Скажем так: необычная и трудная. Хайдеггер говорил, что язык — это дом бытия. Где же поселиться еврейскому поэту, пишущему по-русски и по-английски?

Пробивая путь сквозь синеву,
Не свою присваивая речь -

В этом смысле поэзия Дубнова исключительно "культурна": я имею в виду, что он ищет свой "дом" на пересечении различных культурных традиций.

Макбет, — шепчу я, и в ответ мне эхо
Над пустошью кричит: — Макбет! Макбет!

Эта особенность поэзии Дубнова вполне традиционна: чтобы не ходить далеко за примерами, вспомним хотя бы "Шотландии кровавую луну" Мандельштама, ведущую за собой "перекличку ворона и арфы". Шотландия Дубнова несет на себе отпечаток живого, незаемного опыта:

Дорога проходит по мокрой земле,
поднятая насыпью,
над засыпанным рвом,
там, где стелются вереск и травы,
мимо диких камней в незнакомых полях,
под вечным дождем,
сквозь сырой и порывистый ветер...

Прибой начинается в три, а в шесть
все уже покрыто водой, и путь к берегу отрезан...

Но живое и точное ощущение природы, ее ритмов, запахов и оттенков света, которые так различны на Западе и на Востоке и которые с завидной остротой и тонкостью чувствует поэт, постоянно переплетается с ритмом поэтического труда.

Видишь, я стою на перекрестке,
И в моей ладони часть земли...

Весьма характерное для поэтического словаря Дубнова переосмысление грамматического термина "часть речи": речь и земля для поэта в своей сути — одно, потому-то эхо отвечает поэту цитатой из Шекспира. Шотландская дорога пролегает в пространстве культуры.

В последнем сборнике Дубнова. "Небом и землею", усиливается трагическое ощущение природы, таящей в себе распад и смерть:

...Я долг
свой заплатил сполна, теперь, не солнце,
когда я жду,
когда пчеле жужжит,
и мяч е кустах,
и пальцы пахнут мятой,
не говори со мной, не мучь меня.
не окружай.
не угрожай распадом.

И тема поэтического ремесла снова включается в это трагическое мироощущение, а не противопоставляется ему. Поэзии Дубнова вообще не свойственно банальное противопоставление природы и культуры. Скорее, наоборот: особенность лирики Дубнова как раз в том. что при всей ее "культурности" в ней нет снобистского самодовольства: и природа, и культура вызывают у поэта ощущение незавершенности, постоянной открытости бытия. Свежо и подкупающе искренне звучит эта нота незащищенности, неуверенности — не беспомощности, а именно неуверенности, словно и в жизни, и в поэзии каждое мгновение приходится начинать все заново:

Каким должно быть слово,
Затаскано и ново,
Изведано и странно,
Здоровье, мускул, рана?

Натянуто дугою,
Тугою тетивою,
Расслаблено, готово,
Каким должно быть слово?

Наверное, потому в поисках какой бы то ни было устойчивости поэт стремится вместить свой опыт в классические образы, отсюда постоянная перекличка разных поэтических традиций - от Данте до верлибра. В последнем сборнике Дубнова эта тенденция усиливается до такой степени, что Рига, Крэмонд. Секст Пропорций, Джон Мильтон, Пушкин, Германия, Троя, Иоахим Мюрат, северный вереск и Мертвое море начинают мелькать, как виды из окна экскурсионного автобуса перед глазами обалдевшего туриста. Это, несомненно, сознательный прием: небольшая поэма, заключающая сборник, так и называется: "Путеводитель по Парижу".

Я Лувр люблю: он чем-то на зверинец,
мне кажется похож... Повсюду стрелки
ведут вас к Moне Лизе, что на первом
по толпам месте (на втором – Венера
Милосская – и к ней есть стрелки, но
их меньше) – так, заметил я, что слон
обычно в зоопарках популярней
того же, скажем, бегемота…

А я. сказать правду, с детства не люблю зверинцы и путеводители: они всегда оставляют тяжелое чувство, словно мир перед тобой распадается на серию картинок, которым усталый ум с трудом пытается придать смысл и логику. Возможно, это дело личного вкуса; так или иначе, очевидно, что прием коллажа, столь настойчиво применяемый в сборнике "Небом и землею", отражает катастрофичность, кризисность сознания лирического героя.

В более раннем сборнике поэт с юношеской свежестью вбирает в себя разноликий мир, соединяя и удерживая в себе его разорванные грани:

Пел слепец, надрывно и невнятно,
Будто вопрошал о чем-то Бога,
И смолкал, подняв глазницы к небу,
И с тревогой
долго
ждал
ответа...
И ответ услышав этот,
хрипло
вскрикивал
и дико дергал струны...

...И солдат смущенный торопливо
Подходил и опускал монету.

Богатство и широта опыта в поэзии Дубнова сполна оплачены духовным усилием, напряженностью всегдашнего стремления найти единство собственного "я" на грани столь разных миров. Прослеживая пути развития поэтического мира Дубнова, видишь, как в сборнике "Небом и землею" крепнет и оформляется основная линия его творчества — ощущение пограничности собственного бытия:

За вагонным окном
мой двойник напряженно стоит
и узнать отраженье не смеет

Из сопряжения разных граней мира и разных миров, по ту и по другую сторону стекла, "природного" и "поэтического", земного" и "небесного", Лондона и Иерусалима, рождается непрочное, но сильное и значимое для поэзии Дубнова ощущение единства бытия.

Я биеньем сердца бег оленей
Различаю в шорохах Вселенной.
Я, к земле прикладывая ухо.
Слышу, как она вздыхает глухо.
Вот еще мгновенье — и я слышу Бога...

Судьба еврейского поэта, живущего в Европе и пишущего по-русски... Ну, конечно, она трагична, как и положено быть еврейской судьбе. И то, что эта судьба в конце концов снова привела Дубнова к решению поселиться в Иерусалиме - не только завершение важного этапа в жизни и в творчестве поэта, но и начало нового пути. Достоинством поэзии Дубнова мне представляется именно ее открытость, готовность принять и перебороть противоречия, и в этом смысле Дубнов — подлинно еврейский поэт. Если когда-нибудь будет издана антология русских стихов об Иерусалиме, туда, вне всякого сомнения, войдет замечательное стихотворение Дубнова, одна из его поэтических удач:

В час этот ветра и ветром отмеченных встреч
Слышу я крепкую крупную римскую речь,
Греческий слышу язык, зыбкогласную течь,
Выдох семитский, горячий и острый, как меч.

Я не люблю, я боюсь тебя, Ерусалим,
Я без конце возвращаюсь к тебе, пилигрим,
Нижнюю кромку одежды твоей теребя,
Ерусалим, я бы мог умереть за тебя.

(Публикация журнала «ВОЗРОЖДЕНИЕ», 1990)